Первым в ряду законов, направленных на модернизацию гражданского законодательства в соответствии с Концепцией развития гражданского законодательства РФ стал Федеральный закон от 30 декабря 2012 г. № 302-ФЗ «О внесении изменений в главы 1, 2, 3 и 4 части первой Гражданского кодекса РФ», содержавший, в том числе, изменения и дополнения норм ГК РФ о правосубъектности граждан. В основу поправок, которые вводились в действие с 1 марта 2015 года, были положены требования об изменении законодательства, определенные постановлением Конституционного Суда РФ от 27 июня 2012 г. № 15-П «По делу о проверке конституционности пунктов 1 и 2 статьи 29, пункта 2 статьи 31 и статьи 32 Гражданского кодекса РФ в связи с жалобой гражданки И.Б. Деловой» и направленные на внесение в действующий механизм защиты прав граждан, страдающих психическими расстройствами, изменений, в части оказания им необходимой поддержки в реализации гражданских прав и обязанностей, а также в максимальной степени гарантировали бы защиту их прав и законных интересов.
В юридической литературе, однако, справедливо отмечалось, что в отсутствие предварительной концептуальной разработки проблемы, указанные изменения на данном этапе могут и не обеспечить в полной мере совершенствование гражданско-правового регулирования правового статуса гражданина с учетом новых социальных и экономических условий. Что же дало основания для такого вывода? Ответ на этот вопрос предполагает как анализ правовой природы ограничения дееспособности граждан, страдающих психическими расстройствами, так и рассмотрение проблемы механизма реализации постановлений Конституционного Суда РФ законодательной ветвью власти.
Относительно первой части вопроса, необходимо отметить, что речь идет о внесении изменений и дополнений в ст. 30 ГК РФ. В первоначальной редакции она была посвящена ограничению судом дееспособности граждан, которые вследствие пристрастия к азартным играм, злоупотребления спиртными напитками или наркотическими средствами ставили свою семью в тяжелое материальное положение. Но с 1 марта 2015 года вступили в силу включенные в нее правила об «ограничении дееспособности» совершеннолетних лиц, страдающих психическими заболеваниями, однако обладающих способностью понимать значение своих действий или руководить ими, но при помощи других лиц.
С политико-правовой точки зрения цели ограничения дееспособности совершеннолетних лиц, которые имеют пристрастие к азартным играм, злоупотребляют спиртными напитками или наркотическими средствами, и «ограничения дееспособности» совершеннолетних лиц, которые страдают психическими заболеваниями, однако обладают способностью понимать значение своих действий или руководить ими, совершенно различны. В первом случае – это жесткая с точки зрения частного права санкция, направленная на защиту от лудоманов, алкоголиков и наркоманов как гражданского оборота в целом, так и отдельных участников оборота, включая членов их семьи. Во втором же случае целью так называемого «ограничения» является закрепление в законе приемлемого уровня гарантий соблюдения гражданских прав лиц, страдающих психическими заболеваниями, при уважении их достоинства и исключении несоразмерного вторжения в их частную жизнь.
Вряд ли в этом случае представляется возможным говорить об «ограничении дееспособности» таких лиц, ведь определенная дееспособность предоставляется им либо восстанавливается судом на основании прямого указания закона. Это дает основание считать, что в рассматриваемых случаях речь идет не об ограничении дееспособности, а о новом виде неполной (частичной) дееспособности, которая теперь может быть выделена наряду с неполной (частичной) дееспособностью несовершеннолетних. Кроме того, представляется, что и по форме реализации включение новых правил в ст. 30 ГК РФ, никак не может быть расценено в качестве приемлемого варианта исполнения постановления Конституционного Суда РФ от 27 июня 2012 г. № 15-П, построенного на принципах гуманности, строгого соблюдения прав человека, уважения достоинства и исключения несоразмерного вторжения в частную жизнь. Ведь включение в одну статью двух совершенно разных по правовой природе и назначению юридических конструкций, да еще и подведенных под единую категорию «ограничение дееспособности», неизбежно приводит к мысли о том, что законодатель вольно или невольно «приравнял» лиц, которые страдают психическими заболеваниями, однако обладают способностью понимать значение своих действий или руководить ими, хотя бы и при помощи других лиц, к участникам гражданского оборота, являющимся лудоманами, алкоголиками и наркоманами.
В связи с этим возникает необходимость ответа на вторую часть вопроса, а именно, каков должен быть механизм реализации постановлений Конституционного Суда РФ законодательной ветвью власти, чтобы избежать такого исполнения постановлений Конституционного Суда РФ. В юридической литературе подчеркивается, что слабость, неэффективность исполнения решений Конституционного Суда РФ во многих случаях обусловлена среди прочего незавершенностью законодательной регламентации этой стадии конституционного судопроизводства, а также отсутствием реальной конституционно-правовой ответственности за неисполнение этих решений. Специалистами в сфере конституционного права отмечается, что в соответствии с § 67 Регламента Конституционного Суда РФ Секретариат Конституционного Суда РФ систематически анализирует состояние дел по исполнению решений Суда, причины неисполнения или ненадлежащего исполнения этих решений, проводит ряд важных мероприятий по обеспечению исполнения данных решений.
Весьма важным является использование в целях законодательного обеспечения постановлений Конституционного Суда РФ механизма, закрепленного в ст. 80 Федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. № 1-ФКЗ «О Конституционном Суде РФ», согласно которому в случае, если решением Конституционного Суда РФ нормативный акт признан не соответствующим Конституции РФ полностью или частично либо из решения вытекает необходимость устранения пробела в правовом регулировании, то Правительство РФ не позднее шести месяцев после опубликования решения Конституционного Суда РФ, если иной срок не установлен постановлением Конституционного Суда РФ в соответствии с п. 12 ч. 1 ст. 75 ФКЗ о Конституционном Суде РФ, вносит в Государственную Думу проект нового федерального конституционного или федерального закона, ряд взаимосвязанных проектов законов либо законопроект о внесении изменений в закон, признанный неконституционным в отдельной его части.
Вместе с тем остается открытым вопрос о том, что необходимо делать в том случае, когда требования п. 1 ст. 80 ФКЗ о Конституционном Суде РФ формально выполняются, но принятое законодателем решение по существу не соответствует сути и смыслу принятого Конституционным Судом РФ постановления.
Представляется, что одним из путей преодоления подобных коллизий, могла бы стать координация усилий Конституционного Суда РФ и законодателя. Идея координации усилий различных уровней и ветвей власти РФ по исполнению постановлений Конституционного Суда РФ в самом общем виде уже заложена в ч. 2 п. 1 ст. 80 ФКЗ о Конституционном Суде РФ. Однако обращает на себя внимание то, что сам Конституционный Суд РФ в такой скоординированной работе никакого участия не принимает, и это объясняется его особым местом и ролью в соответствии со ст. 125 Конституции РФ.
Думается, что адекватной юридической формой координации усилий самого Конституционного Суда РФ и различных уровней и ветвей власти РФ по исполнению его постановлений, в особенности, когда речь идет о правах человека, может стать заключение двусторонних, а при необходимости и многосторонних координационных соглашений о реализации в законодательной сфере постановлений Конституционного Суда РФ. Область применения таких координационных соглашений должна ограничиваться опосредованной реализацией постановлений Конституционного Суда РФ, то есть такой их реализацией, которая требует от законодателя разработки и принятия закона. Что же касается его правовой природы, то координационное соглашение представляет собой разновидность публично-правового (административного) договора.
Необходимо иметь в виду, что многие известные ученые-административисты не только поддерживают идею возможности использования публично-правового (административного) договора, но и дают ему соответствующую трактовку. Расширение сферы применения договора как инструмента воздействия на общественные отношения в публичной сфере обусловливается возможностью перенесения вектора государственного воздействия с прямого на координационное администрирование.
Рассмотрение координационного соглашения в качестве разновидности публично-правового (административного) договора применительно исследуемой проблематике, дает основания для выделения следующих его признаков: 1) представляет собой инструмент реализации компетенции двух или более органов государственной власти; 2) его политико-правовой основой в рамках российского правопорядка является разделение властей, а также исчерпание компетенции одним органом государственной власти; 3) предполагает наличие воли и волеизъявления органов государственной власти, основанных на имеющейся у них компетенции, и направленных на восполнение отсутствующей у каждого из них в отдельности компетенции для решения задачи в сфере государственного управления; 4) не затрагивает и не изменяет компетенцию органов государственной власти, заключивших его, а обеспечивает лишь реализацию компетенции каждого из них таким образом, чтобы соответствующая задача в сфере государственного управления была решена именно в связи с исчерпанием компетенции каждым органом государственной власти в отдельности; 5) его предметом выступает согласование мер по реализации компетенций органов государственной власти, а не использование диспозитивных методов правового регулирования административных отношений.